СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЮРИЯ КЛЮЧНИКОВА

 Склоним головы: только что, восемнадцатого апреля, оставил земные дела поэт Юрий Ключников.

  Это случилось в четыре часа утра, когда срединно-весенняя природа уже готовится встрепенуться и впитать в себя всю благую силу рассвета.

  Плачь, Новосибирск. Скорби, литературная России…

  …Многое можно было бы присовокупить к сообщению сколь краткому, столь же и горестному, но столь же и пронизанному надеждой на мирное воздаяние каждому из нас, трудящемуся на нашей земле во благо всех живущих, рождённых однажды и обречённых когда-нибудь оставить бытие, перейдя в иные пределы.

   Ровесник моих родителей, Юрий Ключников (1930-2024) на добрые двадцать с лишним лет превзошёл средние сроки русской жизни. Она на столетие, особенно мужское, с нашим-то послужным списком в историческом смысле, почти не рассчитана. За первые три-четыре десятилетия принято делать все основные ставки, а затем или выиграть, или смириться с тем, что не выиграешь никогда.

   Но в сложнейшей игре, которую представляла и представляет собой до сих пор видимо бессословная социальная структура русской жизни, Ключников не просто выиграл – он победил, избрав для себя поприще воистину редкостное и рискованное – участь поэта. Вызов его был таков, что, происходя из простой семьи, он, ощутив настояние стиля, сорвался в поистине огромное путешествие по вольным равнинам, разливам и пойменным лугам великой русской судьбы в двадцатом веке.

  Одиннадцатилетним он счастливо избегает немецко-фашистской оккупации в Харькове. Эвакуационный путь заканчивается в Ленинске-Кузнецком, где на заводе «Красный Октябрь» Ключников куёт Победу. После войны – Томский филфак, отделение радио, печати и телевидения Высшей партийной школы при ЦК, сельская педагогика, журналистика. Не правда ли, исключительно ровная дорога к персональной пенсии? Нет, господа. Нет.

   В 79-м за «идеализм и богоискательство» Ключников исключается из Союза писателей СССР и уходит в грузчики на хлебозавод, этого самого «богоискательства» не только не оставляя, но ища следы первопричины всего бытия в горах Алтая, Индии и Непала, как пытался отыскать и утвердить её для миллионов и миллионов страждущих философ и художник Николай Рерих.   Ничто не способно повториться: если Рериху было угодно говорить с миром на языке живописи и философии, то Ключников избрал для своего монолога длиной почти в столетие слово. От него он и не смог, и не захотел отступить. В поэтическом слове он с редким, доходящим до педантического, постоянством закладывал основание для каждого нового своего дня, и огонь его горел неизменно и ровно до самого сегодняшнего утра.

  Скептики, разумеется, примут в штыки фразу о том, что на горной тропе жизни Ключников повстречал в основном недоумение, непонимание, равнодушие и недовольство, но эту фразу придётся сказать в назидание тем, кто так и не научился ценить людей, лучащихся и беспрерывно отдающих всех себя на алтарь служения искусству и обществу. Список его отличий покажется длинным и значительным лишь тем, кто не только ничего не понимает в отличиях, но просто не всматривается в их суть, а она состоит в следующем: человек, чьи переводы охватывают сорок три века мировой поэзии, столкнулся с глухой и непримиримой блокадой со стороны крупнейшего регионального журнала (без внятного объяснения причин), а в Москве, несмотря на признание его заслуг, с внезапным (но таким ожидаемым) «вторым туром» голосования по одному важному вопросу и закономерным в той логике отодвиганием своей кандидатуры в пользу куда более «нужной» и защищённой приязненными мнениями влиятельных лиц.

  Ключников покинул этот мир в свой предрассветный час, когда имя его могло бы сделаться символом подвижнического труда ещё при его жизни, но такова уж наша национальная рифма к беззаветному служению: только небытие и способно внушить согражданам благую мысль об истинном  человеческом значении, только так они и могут оценить, кого они утратили.

   Двадцать три тома Ключникова, последний из которых, переводов мировой христианской поэзии, выйдет на днях, ожидают смиренных своих исследователей. Здесь, в переложениях, он достигал высот высказывания, не обращая внимания на злобу и зависть высокопрофессиональных коллег, шептавших ему в спину о том, что академический перевод превыше всего, и надо быть верным первоисточнику… досужие недовольства! – Ключников и был велик тем, что, скрупулёзно верный подстрочнику, он производил с текстом волшебное преображение в «русскую сторону». И эфиопский копт, и византиец, и достославный индус, и абориген отдалённейших островов мгновенно оказывались ясными русскому сердцу, едва Ключников брался за работу. Как?! Ещё не начав писать, он уже переводил внутри своей сокровенной души то, что в подстрочнике казалось инопланетным и чуждым логике не только нашей, но и любой национальной жизни.

  Такие натуры куются у нас не часто... Ограниченные размерами своих урбанистически малогабаритных обиталищ, а в лучшем случае шестью сотками стандартных пригородных участков, мы забываем о нашем первейшем долге перед планетарным устройством – вселенскости и всемирности русской цивилизации, долженствующей отозваться всем без исключения феноменам человеческого времени и пространства! Жизнь Ключникова – уникальный пример того, как любовь к Отечеству и ко всему миру производит всемирное гражданство души без малейшего оттенка рабски коленопреклонённого перед Западом или Востоком космополитизма.

   Да примет его тело родная всепрощающая земля, а неукротимый дух – тот Универсум, та Ноосфера, думам о которых он отдал столько драгоценных секунд и строк.

Сергей АРУТЮНОВ